ШУТ
Подмостки, музыкой колеблемые рьяно,
Скрипят под пятками поджарого шута,
Чей хлещет вздор (где есть и ум, и острота)
Зевак, толпящихся в грязи у балагана.
Лоб гипсовый его и впалых щек румяна
Прекрасны! Он острит, но гниль смолкает та:
Его пинают в зад, — и льнет он краской рта
К толстухе, колесом пред ней пройдясь нежданно.
Подарим глупости свой искренний восторг!
Его цветной камзол и ноги впередерг
Достойны, чтоб народ валил к нему толпою.
Но что особенно нас восхищает в нем —
Парик, откуда вдруг торчком над головою
Хвост подымается, увенчан мотыльком!
КЛОУН
Бобеш, простимся! Жилль, назад! Прощай, Пайас!
Прочь, дряхлые шуты: дать место дури новой!
Прочь! Быстрый клоун здесь, надменный и суровый,
Блистая мастерством, появится сейчас.
Вот он, закованный в серебряный атлас,
Ломаться и чудить, как Арлекин, готовый.
Пуста, как зеркало без ртути, на безбровой
Личине гипсовой мертвеет пара глаз.
Их голубой ледок блестит на фоне грима,
Покуда голова и бюст неудержимо
Сквозь арку ног ползут, сгибаясь все сильней.
Он улыбается. Глупцов толпа густая,
Та сволочь смрадная и, по Барбье, святая,
Фигляру хлопает, что полон злобы к ней.